Введение в феноменологию Эдмунда Гуссерля - Роман Витольд Ингарден

Девятая лекция.

<Tрансцендентальная редукция и идеализм (II)>

10 ноября 1967

Оставшееся у меня время, то есть время сегодняшней и следующей лекций, я бы хотел посвятить еще двум проблемам, точнее, ряду вопросов, возможно, упреков, в связи с трансцендентальной редукцией у Гуссерля, а затем {ее} следствию, т.е. трансцендентальному идеализму в том облике, в котором он предстает перед нами в первом томе «Идей». Я ограничусь здесь прежде всего изложением и толкованием, добавив к результату разве что несколько знаков вопроса. Сегодня я, наверное, только начну высказывать мои замечания по поводу идеализма. Но для обсуждения редукции мне бы хотелось иметь немного больше времени.

Первый вопрос звучит так: чего Гуссерль ожидал достичь с помощью редукции? И второй вопрос, связанный с первым: что дает трансцендентальная редукция? Оправдала ли она надежды Гуссерля, и может ли она их вообще оправдать? Скажу сразу: мне кажется, что редукция, в том облике, как она была изображена в первом томе «Идей», недостаточна для достижения той цели, которой она должна была служить. Поэтому неудивительно, что Гуссерль позднее не раз пытался взяться за редукцию заново, чтобы описать ее лучше и подробнее, поскольку в конце концов он пришел-таки к убеждению, что все изложение, содержащееся в первом томе «Идей», нуждается в дополнении. Правда, именно то, что кажется определенным изъяном мне — не практическим, но теоретическим изъяном — Гуссерля позднее уже как раз не волновало.

Итак, чего Гуссерль ожидал? Если говорить кратко, то открытия, разоблачения — выражаясь по-хайдеггеровски — трансцендентального, чистого сознания, причем прежде всего сознания в смысле интенционального акта, переживания. Однако, согласно концепции Гуссерля, этот акт соединяется с многообразием данных ощущения или, — как он тоже выражается, — гилетических данных и образует вместе с ними определенное единство. Значит, эти данные тоже должны быть открыты с помощью редукции. Но это не все, что должно быть обнаружено. Поскольку к этому добавляется еще кое-что, то, что я упоминал раньше, так называемое cogitatum, ноэма, полагаемое, именно такое, каким оно полагается — его тоже следует открыть. За всеми многообразиями переживаний, данных ощущения, аспектов или оттенков должно быть открыто то, что является последним, полагаемое как таковое. А значит, <все> это должно быть обнаружено только посредством описанного выше так называемого выключения или заключения в скобки или не-солидаризации с осуществлением генерального тезиса. Ничего больше делать не нужно, только это. При осуществлении генерального тезиса по отношению к внешнему миру нечто должно быть сделано и в тоже время не сделано: это и есть то самое самоотстранение, некое самодистанцирование от этого тезиса, [который, однако, все же должен осуществляться].

«Полагаемое», — и это следует иметь в виду, — есть нечто, о чем Гуссерль говорит, что оно неотделимо от акта и, возможно, от данных ощущения.144 Оно не есть что-то отдельное, само по себе существующее, хотя оно — и тут теперь возникает вопрос — все же трансцендентно по отношению к самому акту и к данным ощущений. Говорить такое очень опасно. Трансцендентна прежде всего воспринимаемая вещь, то есть то, что дано как пространственное, физическое и т.д. Если же теперь я провожу редукцию, то все, по-видимому, остается тем же самым, и, тем не менее, это уже ноэма. Что же тогда, собственно говоря, трансцендентно? Сама вещь? Да. И ноэма — полагаемое как таковое — тоже? Об этом теперь и нужно задаться вопросом, это еще нужно обсудить. Но в любом случае это нечто совершенно новое и по сравнению с самим актом, и по сравнению с данными ощущения, и по сравнению с оттенками — полагаемое как таковое.

Такое понимание всей этой ситуации довольно примечательно. Ибо вначале кажется, что есть две различные области бытия: одна — реальный мир, полностью трансцендентный сознанию, другая — чистое сознание. Потом первая заключается в скобки, трансцендентный мир теперь приходится считать как бы не существующим, но, в то же время, отнюдь не упускать его. И все-таки в том, что еще при этом остается, сохраняется некая дуальность, некий совершенно особый род дуализма, [дуальность в единстве]. Ибо нам говорят: каждому акту принадлежит ноэма, и эта ноэма или полагаемое, cogitatum, неотделима от акта. Но затем все это препарируется так, что мы все-таки приходим к некой форме монизма — несмотря на дуализм, несмотря на трансценденцию, даже несмотря на возможность двух трансценденций, самой вещи и полагаемой вещи, вещи «в кавычках», как тоже выражается Гуссерль, т.е. полагаемого.

Но что в действительности может дать эта редукция? Редукция, это ничто иное как — выражаясь по-латински — reservatio mentalis относительно существования и, как говорят некоторые, так-бытия того, что принадлежит миру, в особенности, реальной вещи. Но достаточно ли этого, чтобы что-то открыть? Акты, переживания, как-то связанные с этими актами данные ощущения? Да, достаточно — если следовать старой традиции, которой и Гуссерль был совсем не чужд. Разве не был его духовным отцом Франц Брентано? А Брентано сказал бы так: что здесь должно быть открыто? Прежде всего, должны быть открыты психические феномены. А что нужно для того, чтобы их открыть? Просто нужно провести вполне обычную рефлексию. Но это уже нечто большее и нечто иное, чем просто «редукция». Итак, кроме редукции должно быть осуществлено нечто новое, а именно, рефлексирование, иначе говоря, имманентное восприятие; а оно само еще не достигается только осуществлением редукции. В этом смысле выясняется, что самое важное из того, что необходимо открыть, посредством редукции открыто быть не может. Нужно осуществить некий действительно новый акт, а не просто редуцировать уже существующий. Значит, мы должны осуществить имманентное восприятие. Разумеется, сказал бы Гуссерль, мы должны это сделать. Такой вопрос я поставил как-то в Руайомоне, — это было в 1957 году, на одном небольшом конгрессе феноменологов, — и мне тогда сказали: Гуссерль, конечно же, думал, что одно тесно связано с другим; вполне естественно, что здесь мы проводим эту рефлексию. Но возможно, что это все-таки не результат самой редукции! И опять-таки, достаточно ли рефлексии для того, чтобы воспринять, схватить чистые переживания? Нет, для этого ее недостаточно, здесь нужна еще и редукция. Поскольку если мы только рефлексируем, подобно тому как я делаю это здесь и теперь, рефлексируя на мою мысль, — то данное в этой рефлексии есть мое психическое поведение, причем я сам здесь выступаю как некий человек. Психическое поведение, т.е. мои сознательные процессы, которые в обычном понимании суть феномены, но в то же время симптомы моей души, моего духа и, разумеется,